ПОЛЬСКИЕ ПЛЕННЫЕ В СОВЕТСКОЙ НЕВОЛЕ

17 сентября 1939 года Красная Армия вторглась с востока на польские земли, предопределив тем самым трагичную судьбу Второй Речи Посполитой. Тысячи солдат Войска Польского были взяты в советский плен. Для большинства офицеров и государственных служащих это стало прелюдией трагедии.

По оценкам, осенью 1939 года в плену и советских тюрьмах оказалось около 240 000 польских солдат, в том числе несколько тысяч офицеров и подхорунжих (впоследствии их ряды пополнили солдаты, интернированные в Литве, Латвии и Эстонии). Согласно указаниям командарма 1-го ранга Бориса Шапошникова, начальника Генерального штаба Красной Армии, все военнопленные были переданы органам НКВД в нарушение положений Женевской конвенции 1929 года.

Советский Союз не был должным образом готов к содержанию такого большого числа людей. Пересыльные лагеря быстро
заполнялись тысячами польских военнопленных, которые начинали представлять все бóльшую проблему для их администрации. Так, уже 23 сентября 1939 года была издана директива Народного комиссара обороны Климента Ворошилова, в которой содержались указания об освобождении из плена военнопленных белорусской и украинской национальностей, которые могли предъявить документы, подтверждающие их мобилизацию. Несколько дней спустя массовое освобождение было приостановлено, однако уже 3 октября Народный комиссар внутренних дел Лаврентий Берия издал секретный приказ №4441/б, в котором распорядился о нижеследующем: Военнопленных украинцев, белорусов и пленных других национальностей — жителей Станиславовского, Львовского, Тарнопольского и Луцкого воеводств Западной Украины и Новогрудского, Виленского, Белостокского и Полесского воеводств Западной Беларуси — распустить по домам. Тогда из советского плена спаслось значительное число солдат польской национальности, которые во время составления списков утаили, что они поляки. Тех, кому удавалась обмануть бдительность советского аппарата безопасности, в большинстве своем быстро находили, арестовывали и депортировали вглубь Советского Союза.

11 октября 1939 года Берия выступил с предложением провести переговоры с Германией о передачи им тех,
кто был родом из оккупированных Третьим рейхом областей Польши. В результате переговоров, которые проводились в период с 24 октября по 23 ноября,
СССР передал нацистам 42 492 польских граждан. В СССР же попало 13 757 человек.

СПЕЦЛАГЕРЯ НКВД

В последующие недели число содержащихся неустанно уменьшалось. Согласно документам НКВД на рубеже 1939−1940 гг. в лагерях для военнопленных оставалось более 40 000 поляков. Рядовых и унтер-офицеров (около 25 000) советская власть в основном «нанимала» в качестве бесплатной рабочей силы, которую эксплуатировала при строительстве дороги, соединяющей Новоград-Волынский и Львов, а также на шахтах по добыче стратегического сырья. Около 15 000 польских граждан оказалось в так называемых спецлагерях НКВД. Их трагическая судьба неоднократно описывалась историками и публицистами. Особого внимания заслуживают работы Станислава Ячиньского, который на протяжении многих лет пытается подробно и достоверно, на основе документов и свидетельств различного происхождения, реконструировать и подвергнуть научному анализу события рубежа 1939−1940 гг., которые до сих пор оставляют свой мрачный отпечаток на польско-российских отношениях.

Спецлагеря НКВД, равно как и упомянутые пересыльные лагеря, не были подготовлены к содержанию стольких людей. Генералов, офицеров и высокопоставленных чиновников, то есть командный состав и цвет польской интеллигенции, поместили в Старобельский лагерь. В Осташкове оказались в основном солдаты Корпуса охраны пограничья, а также сотрудники Государственной полиции, Тюремной стражи и Пограничной охраны. В Козельск, бывший лагерь для военнопленных польских рядовых, были отправлены офицеры Войска Польского.

Содержавшийся в Козельском лагере подпоручик Максимилиан Тшепалка писал: Мы живем в цирке — 500 человек теснятся словно селедки на
трехэтажных койках. Подниматься и спускаться опасно для жизни, делать нечего. Ссоры и потасовки в порядке вещей. Нигде нет свободного места, негде сесть, нечего читать, не во что играть и т. д. Зимой здания не отапливались. Пронизывающий и неумолимый холод был особенно тягостен для тех, кого из-за нехватки места в блоках размещали в коридорах и просторных сенях. Мы с сослуживцами из полка научились укладываться по специальной схеме, так прижавшись друг к другу, что одного одеяла хватало на троих, — рассказывал спустя годы один из выживших военнопленных. — Поверх этого одеяла мы также клали газеты, чтобы защититься от холода. Но все равно я не мог вынести уже минусовую температуру и протискивался в одну из битком забитых каморок, где нас по очереди кусали вши, где было настолько тесно, что, сидя съежившись, невозможно было пошевелиться, но где хотя бы было тепло [...].

Бедственное положение пленных усугублялось плохими санитарными условиями в лагерях. Не хватало выгребных и мусорных ям. Хотя внутренний распорядок лагерей НКВД второй половины сентября 1939 года предусматривал предоставление всем военнопленным доступа к бане, а также обязательной стрижки и дезинфекции одежды, реальной была совершенно другой. Отсутствовал водопровод, а, соответственно, прачечные, бани и умывальни. Везде было полно вшей и паразитов. Из-за скудной пищи военнопленных неустанно мучил голод. Многие дефицитные продукты, такие как масло и сахар, разворовывались сотрудниками НКВД. Кроме того, еда, предназначенная для пленных, часто была скверного качества (просроченная, прокисшая или заплесневевшая). Ситуацию эту не могли изменить передачи, время от времени отправляемые семьями заключенных.

Наспех организованная санитарно-медицинская служба, при всей своей подготовке,
не располагала ни соответствующим количеством помещений, ни достаточным количеством лекарств и перевязочных материалов.

Особенно тягостным для польских военнопленных, как можно прочесть из мемуаров, была постоянная, часто грубая индоктринация. По лагерным радиоузлам целыми днями вещались речи Сталина и Молотова, а вдобавок и
информация, оскорбляющая и порочащая Польшу, ее правительство и армию. Сотрудники политических отделений проводили обязательные лекции и беседы, целью которых было продемонстрировать превосходство
коммунистической системы над капиталистической.

ПАТРИОТИЧЕСКИЙ ДУХ

Поначалу многие офицеры были подавлены поражением в Сентябрьской кампании и неоднозначным отношением западных союзников: Великобритании и Франции. «Одним из наиболее волнующих для меня событий, — вспоминал ротмистр Юзеф Чапски, выживший заключенный Старобельского лагеря, — стало возвращение этой грязной, завшивленной, отчаянной кучки людей обратно к человечности и интеллектуальной жизни. Первым потрясением было 11 ноября (1939 г.)». Несмотря на то, что начальство лагеря запрещало отмечать День независимости, вечером из каждого барака доносилось пение государственного гимна Jeszcze Polska nie zginęła, а также песен Rota и Boże, coś Polskę. Затем совместно произносили молитвы и читали патриотические стихотворения. С того момента военнопленные начали образовывать своеобразный монолит. Со временем стали возникать лагерные организации, инициирующие, в числе прочего, коллективную взаимопомощь, культурные и образовательные мероприятия, призванные превозмочь отчаяние.

Несмотря на запреты, в лагерях стали организовываться различные курсы (например, по военному делу, всемирной истории, иностранным языкам, санитарной подготовке), лекции и беседы. Важной инициативой была также организация в лагерях так называемых «устного дневника» и «певческого дневника». Информация для них собиралась из доступной советской прессы, радиосообщений и личных писем. В Козельском лагере, разбитом в бывшем православном монастыре, каждый вечер в большом церковном зале пели или зачитывали новости. Благодаря этому военнопленные могли как-то справиться с принудительной изоляцией. Нередко услышанная информация приводила к многочасовым горячим дискуссиям и полемике.

После долгий усилий, 20 ноября 1939 года, советские власти разрешили военнопленным
вести переписку. Однако это не свидетельствовало об их желании соблюдать положения Женевской конвенции, письма служили прежде всего источником дополнительной информации о пленных и их семьях. Переписка внимательно прочитывалась сотрудниками политического отделения и цензурировалась. В случае
каких-либо сомнений относительно содержания
письма изымались, а офицеров подвергали многочасовым допросам.

Письма были преисполнены тоски и беспокойства о судьбах близких. В январе 1940 года поручик Эдвард Кавецки, содержавшийся в Старобельске, писал жене Хелене следующие слова: «Дорогие мои! Будьте любезны сообщить мне, что теперь с Халюськой и мальчиками. До сих пор я не получил никаких вестей. Напишите мне, чем они занимаются, как и где живут? [...]».

Советским властям не удалось сломить воспрянувший дух сопротивления, даже в ходе длительных изощренных психологически, а иногда и физически жестоких допросов. Подпоручик Бронислав Млынарски, один из вышивших военнопленных, писал в воспоминаниях: «Без слова сел за стол [офицер NKWD, проводивший допрос], открыл ключом ящик, выдвинул его слегка в свою сторону, достал из него большой наган, положил на столе, после чего просматривал какие-то бумаги, не вынимая их из ящика. На меня он не обращал ни малейшего внимания. Лишь закуривая очередную сигарету, он посмотрел на меня, на мгновение задержав взгляд, а затем, указав на стул, стоявший напротив стола, сказал: «Садись». Мне было нехорошо, меня тошнило, ноги дрожали […]». Затем начинался многочасовой допрос, в ходе которого задавали вопросы о семье, подробной биографии, военной карьере и взглядах на социальные и политические вопросы. Делалось это для выявления настроений среди офицеров, а также для их «перевоспитания». Целью НКВД было найти тех, кто мог быть полезным в силу имеющейся у них информации, и завербовать готовых к сотрудничеству. Последних, впрочем, было мало.

Непримиримость большинства поляков приводила сотрудников Главного управления государственной безопасности НКВД в ярость, которые вследствие все чаще прибегали к травле и издевательствам, таким как запрет на проведение месс и молитв. Но несмотря на это религиозная жизнь в лагерях процветала. Особенно торжественно отмечали годовщины национальных праздников, сочельник и Рождество 1939 года. Под датой 22 декабря 1939 года один из содержавшихся в лагере офицеров написал в своем дневнике: «В сегодняшнем приказе наши власти запретили нам петь колядки. Ну, пусть поцелуют нас в задницу. Мы будем петь их целый вечер».

К «ЯМАМ СМЕРТИ»

Многомесячные допросы, разбирательства и перевоспитание пленных — как докладывали советские политбюро своим начальникам в штаб-квартире НКВД — не давали ожидаемых результатов, сломить удавалось лишь немногих. Подавляющее большинство не поддавалось, открыто демонстрируя свой патриотизм и веру в скорое возрождение Польши в ее довоенных границах.

В советских реалиях это означало смертный приговор. Решение Сталина и прочих лиц, принятое 5 марта 1940 года, о физическом истреблении офицеров регулярной и резервной служб, должно было разрушить фундамент, на котором могла бы возродиться независимая Польша.

Руководителям лагерей было приказано немедленно подготовить личные дела. Информационный листок должен был содержать: номер личного дела военнопленного, фамилию, имя, отчество, год и место рождения, социальный статус, материальное положение. В следующей графе указывалась последняя должность и звание в Войске Польском и полиции. Последнюю графу — «приговор» — не разрешалось заполнять в месте содержания под стражей. Личные дела с заполненными информационными листками направлялись в Управление по делам военнопленных НКВД СССР, после чего поступали в 1-й спецотдел НКВД. Особое совещание, в состав которого входили Всеволод Николаевич Меркулов, Бахчо Захарович Кобулов и Леонид Фокеевич Баштаков, судило приговоренных коллективно, согласно составленным спискам, которые охватывали от 49 до 135 имен. Затем эти списки рассылались в отдельные лагеря вместе с указанием передать содержавшихся в них заключенных в распоряжение начальников штаба НКВД. Согласно сохранившейся документации, Особое совещание приговорило к смерти 7 305 заключенных НКВД, содержавшихся в тюрьмах Западной Украины и Западной Белоруссии, а также 14 552 военнопленных из специальных лагерей в Козельске, Старобельске и Осташкове. В итоге было принято решение об убийстве
по меньшей мере 21 856 человек.

Смерти избежало около 400 военнопленных, которых в основном перенаправили в Павлищев Бор, а затем в Грязовец. Часть из них выжила благодаря решительному вмешательству немецких и литовских дипломатов. Большинство же осталось в живых по неизвестным причинам. В настоящее время принято считать, что к ним относились те, которые, по мнению НКВД, могли быть полезными для будущей службы Советскому Союзу, что вовсе не означает, что все они коллаборировали с СССР. Подавляющее большинство, заявляя о таком желании, видела в этом единственный способ остаться в живых.

За несколько дней до начала последней «разгрузки» лагерей были начаты обязательные прививки от холеры и брюшного тифа. Выдавались также специальные пайки. Ходили слухи, что офицеров передадут в одно из нейтральных государств. Делалось это для того, чтобы усыпить их бдительность и предотвратить возможное сопротивление. Впрочем, некоторые военнопленные, что подтверждается многочисленными рассказами и записками, найденными рядом с останками убитых, предвидели свой трагический конец, поскольку ситуация  в лагерях ухудшалась с каждым днем.
16 марта 1940 был введен полный запрет на ведение переписки. Была также усилена внутренняя и внешняя охрана лагерей, их персонал сократили до минимума, а офицеров полностью от него изолировали. Первые поезда с офицерами, которых якобы везли в Польшу, отъехали: 3 апреля 1940 — из Козельска, 4 апреля — из Осташкова, а 5 апреля —
из Старобельска.

Пунктом назначения поездов с военнопленными из Козельского лагеря было Гнездово, небольшая деревня, расположенная в нескольких километрах от Смоленска. В пути офицеры писали на стенах и потолках вагонов названия станций, которые они проезжали, а также информацию о их высадке за Смоленском. Описания маршрутов появляются также в нескольких дневниках, найденных во время эксгумации. Подробный отчет о маршруте Козельск — Гнездово оставил поручик Вацлав Крук: «На станции нас погрузили в тюремные вагоны под усиленным конвоем [...]. Если раньше я был настроен оптимистично, то теперь я пришел к выводу [...], что это поездка ни к чему хорошему не приведет. [...] Уже вечер, мы проехали Смоленск, прибыли на станцию Гнездово. Похоже, здесь нас и высадят, больно тут много военных кругом.  Так или иначе, они не дали нам ровным счетом никакой еды. Со вчерашнего завтрака мы довольствуемся лишь порцией хлеба и небольшим количеством воды».

На одном из таких поездов в Гнездово прибыл также профессор Станислав Свяневич. Внезапно его отделили от других военнопленных. По личному распоряжению Берии Свяневича поместили во внутреннюю тюрьму НКВД в Москве. Он был единственным свидетелем, достигшим края «ям смерти». По его воспоминаниям, военнопленных по прибытии в Гнездово выгружали на просторную площадку, плотно оцепленную кордоном войск НКВД, у солдат были штыки в руках. Каждые полчаса приезжали грузовики, называемые в народе «черными воронами», которые забирали польских офицеров и уезжали — как писал Свяневич — в неизвестном направлении. Как оказалось позже, увозили их на расстрел.

Гжегож Ясиньски, военный историк, руководитель Военного бюро исторических исследований, главный редактор научно-исторического журнала Przegląd Historyczno-Wojskowy

Поляки, взятые в советский плен после 17 сентября 1939, фото Институт национальной памяти

Майор Ян Окупски (1897–1940), узник Козельска, убит в Катыни. Выше: его письмо жене, написанное в лагере 23 ноября 1939 года, фото Музея Войска Польского в Варшаве